Дорога уходит в даль… В рассветный час. Весна (сборник) - Александра Бруштейн

На уроке физики я подсказываю своей соседке Зине Кричинской. Вчера был день свадьбы ее мамы и папы. Ну, найдется ли такой идиот, чтобы зубрить про котел Папи́на, когда в доме музыка, гости, танцы, вкусные вещи? Я так хорошо подсказываю, что Зина отвечает очень прилично, только вместо «котел Папина» она все время говорит «котел Баби́на», – так ей слышится в моем шепоте.

Физик у нас новый. Но мы знаем, что в мужской гимназии его зовут «гиена в сиропе»: у него ласковые глаза, милая улыбочка, а гадости он делает как будто даже с удовольствием.

Вот и сегодня он говорит Зине Кричинской, приятно улыбаясь:

– Хорошо, госпожа Кричинская. Хорошо ответили. Но… – Физик делает паузу. – Отметки я вам не поставлю: вы отвечали по подсказке госпожи Яновской. Поставить пятерку госпоже Яновской тоже не могу: она подсказывала по учебнику Краевича. Ну, а составителю учебника физики, господину Краевичу, отметка ведь не нужна, не так ли? Поэтому, – физик улыбается еще слаще, – и госпоже Кричинской, и госпоже Яновской отмечаю предостережение (и он поставил какой-то значок). Обеих вызову отвечать в ближайшем будущем.

Как ни занята Гренадина своей писаниной, она все-таки слышала слова физика. После урока физики она объявляет, не глядя, по обыкновению, в мою сторону:

– Яновская, сколько раз я вам говорила, чтобы вы не подсказывали! А вы всё не унимаетесь… За свое упрамство останьтесь в классе на два часа после уроков. А завтра останется Кричинская. Пора уже научиться вести себя порадочно!

«Остаться после уроков» – это у нас (да и в других учебных заведениях) наказание. В прежние времена – так рассказывают пожилые люди – провинившихся девочек оставляли не на час-два и не в классе, а на всю ночь в домовой институтской церкви.

Одна приятельница моей мамы рассказывала, как это было страшно:

– Всю ночь, бывало, сидишь-трясешься! Направо от тебя на церковной стене ангел-блондин нарисован. Налево – ангел-брюнет. Смотришь на них – и кажется: шевелятся они. От стены отделяются, идут прямо на тебя!..

В других институтах оставляли наказанных на всю ночь в актовом зале, под царским портретом. В мужских гимназиях провинившихся мальчиков запирают после уроков в карцере.

В сравнении с этими ужасами наше «останетесь на два часа в классе после уроков» – сущие пустяки, шуточки… Велико ли дело – два часа! Ну, пообедаешь на два часа позднее, только и всего.

И все-таки мне неприятно, что меня наказали. Не знаю почему, а неприятно.

Последний урок в этот день – рисование. Подсел ко мне на парту наш милый старик учитель, поправляет мой рисунок. Я шепчу ему:

– Виктор Михайлович, меня сегодня оставляют на два часа после уроков!

– Что ж? – шепчет он. – Теперь это уже не карцер, не «на хлеб, на воду». Это уже не мучительное, а только осрамительное наказание.

– Вот, сами говорите: осрамительное! – вздыхаю я.

– А мужество на что? Есть оно у вас? Умели шалить – умейте саночки возить.

После урока, уже уходя из класса, Виктор Михайлович кивает мне, словно хочет подбодрить. Бесподобный старик!

Не знаю, есть у меня мужество или нет его. Но, когда после уроков все собирают вещи, чтобы отправляться домой, а я, единственная, остаюсь в классе (сижу, «как дура», на своей парте!), мне становится не по себе. Мне даже неинтересно наблюдать за Мелей Норейко. После того как я замогильным голосом рассказала ей – месяц назад – идиотскую «тайну» Люси Сущевской (только с Мелиной глупостью можно было поверить!), Меля изо всех сил лебезит перед Люсей Сущевской. Еще бы, графиня де Алибра́ви! Сто тысяч золотых функельшперлингов! И еще – Меле очень хочется, чтобы Люся пригласила ее к себе и угостила мексиканским национальным блюдом тирли-тирли из тертых-тертых пупков киви-киви… Я врала ей, что взбрело в голову, а она, дура, поверила!

– Ах, как я люблю Мексиканию! – говорит Меля, закатывая глаза. – Знаешь, Люся, это моя любимая страна! И как бы я хотела – знаешь что? – услышать пение птицы киви-киви!

Люся, которой я ничего не рассказала (мне было стыдно моей дурацкой выдумки!), смотрит на Мелю как на полоумную.

А я обычно веселюсь от души, слушая Мелины разговоры.

Но сегодня меня и это не развлекает.

Все ушли. В классе остались только Гренадина и я. Я с тоской предвкушаю: сейчас Гренадина начнет буравить меня нравоучениями, как зубной врач сверлит бормашиной больной зуб. Но она почему-то молчит… Молчит и не уходит.

Показалось это мне или нет? Гренадина смотрит на меня. Обычно она в мою сторону не глядит, а тут смотрит как-то даже сочувственно. Чудачка! Сама наказала и сочувствует.

– Ну вот что, Яновская… Теперь три часа. Когда на больших часах в коридоре будет без трох минут пять, можете уходить домой. Да, вот еще что: все это время надо сидеть в классе, никуда не выходить. Ну, конечно, если в уборную – это можно… – Подумав, Гренадина добавляет: – Вам, конечно, будет скучно. Это не бал, не танцы в Дворанском собрании, но это вам полезно… Ну, до свидания!

Гренадина уходит. Тяжелая поступь ее слоновьих ног (одну из них я, буйвол, отдавила!) постепенно удаляется по коридору.

Я сижу одна в классе и отбываю наказание. Но, сколько ни внушаю я себе, что два часа пролетят незаметно, они ползут черепахой. И мне адски скучно… Книги для чтения у меня с собой нет. Если бы книга! За хорошей книгой до ночи просидишь – не заметишь. Но я ведь не предвидела, что меня накажут. Читать учебник физики Краевича – тот самый, из-за которого меня наказали, – спасибо!

Смотреть в окно? Оно до половины закрашено, но если встать ногами на подоконник, то прямо против окна виден портал входа в Доминиканский костел – костел ордена монахов-доминиканцев. Зрелище это мрачное. Над входом нависли каменные складки готики, как грозно насупленные, мохнатые, стариковские брови. Вот, чудится мне, сейчас раскроются врата костела, оттуда хлынет черная волна монашеских ряс. Держа в руках дымные, чадные факелы, монахи поведут на костер человека, одетого в белый саван, приговоренного к сожжению живьем… Все это было очень интересно в исторических романах, но увидеть такое в жизни – нет!

И тут… вот совсем как в романах!.. тут я вдруг замечаю удивительную вещь.

Гренадина забыла ключ! Он торчит в замке ее столика.

Она забыла запереть ящик и унести ключ – наверное, от волнения забыла. Ей было неприятно, что пришлось меня наказать.

И ключ торчит в столе. Стол не заперт…

Я отлично помню все то, что говорили мне об этом все хорошие люди и хорошие книги. О чем – об этом? Да вот об этом самом.

«Чужая тайна, чужое письмо – свято! Нарушить эту тайну бесчестно! Все равно что украсть». И ведь бедная Гренадина только оттого и забыла положить ключ в карман, что она волновалась, жалея меня!

Все это я повторяю себе просто с отчаянием. А отчаиваюсь я оттого, что уже вперед знаю: сейчас я эту подлость сделаю. Ключ, забытый Гренадиной в столике, притягивает меня к себе, манит, как волшебный цветок папоротника, открывающий в ночь под Ивана Купала все зарытые в земле клады.

И я… открываю ящик.

В нем лежит знакомая нам всем толстая тетрадь в черном клеенчатом переплете. Обыкновенная так называемая «Тетрадь для заметок». Я сразу узнаю ее: она, она самая! Гренадина что-то записывает в нее во время уроков.

Торопливо листаю тетрадь. Это дневник: почти каждый день Гренадина отмечает число и делает запись событий, случившихся в этот день.

2 сентября. Господин директор, Николай Александрович Тупицын, очень сильно бранил Елизавету Семеновну Слатину, классную воспитательницу 7-го класса, за то, что у одной из ее учениц оказалась запрещенная книга французского писателя Поль де Кока. Это, говорят, очень неприличный роман. Елизавета Семеновна очень плакала. Мне было ее жаль тоже чуть не до слез. Да и страх берет – откуда знать, какая книжка запрещенная, какая нет?

17 сентября. Сегодня – день Веры, Надежды, Любови и Софии. В каждом классе именинницы. В моем классе тоже две. Настроение праздничное. Угощали меня настоящими шоколадными конфетами. Необыкновенно вкусно.

2 октября. Госпожа начальница, Александра Яковлевна Колодкина, похвалила воспитанниц моего класса за то, что делают реверанс хорошо, стройно… Чудная, святая женщина, я ее просто обожаю!

12 октября. Вчера ночью девушка, Анеля Марцинковская, – она живет в нашем дворе, цветочница, делает для магазина искусственные цветы, замечательно красиво, – умерла от чахотки. Мне ее, бедняжку, жаль очень. Молодая, одинокая, умерла одна, да и за гробом никто не шел.

22 октября. Видела на коридоре – одна из воспитанниц моего класса, Норейко Мелания, ела пирожное с кремом. Девочка из приготовительного, Писаревская Раиса, смотрела ей в рот, просила: «Дай откусить!» Норейко с полным ртом ответила: «Принеси свое!» Норейко Мелания очень жадная…